Когда б хотел я женский род восславить я прежде б написал про русских баб, но не о тех, что в дом горящий лезут и скакунам резвиться не дают. Уж точно не о тех уверенных и рьяных преуспевающих на поприщах мужских в предназначении своем, не видя проку.
Первая половина дня и в магазине народа не густо, в основном домохозяйки, пенсионерки без суеты затариваются продуктами, у вино водочного отдела вообще никого. Сонная будничная картина и ничто не предвещает последующие драматические события. Но вот в магазин вошел мужчина лет сорока пяти, худощавый, бледный с потухшим взглядом, в котором, однако угадывалось горящее желанием нутро. На ногах разбитые башмаки, чуть выше жеваные брюки и, наконец, плащ реглан из толстой прорезиненной ткани, застегнутый до подбородка, под которым кроме истомленной души и голого тела нечего не было. Уплатив в кассу рубль с мелочью, он направился в вино водочный отдел. Тут случилась первая метаморфоза его внутреннего и внешнего состояния. Получив пузырь бормотухи, мужчина почувствовал себя более уверенно, обозначилась некая лихость, удальство. Взяв портвейн за горлышко, он как клинок в ножны отправил ее в карман плаща. Старшее поколение помнит эти плащи с разрезом рядом с карманом, чтобы было можно добраться до кармана брюк не откидывая полы. Бутылка скользнула в бездну этой прорехи и разбилась, упав на каменный пол, содержимое кровавой лужей расплылось у ног. Нет, он не выругался, да и вообще ничего не сказал, не выказал ни злости, ни агрессии. Он стоял, опустив руки олицетворяя величие горя и безысходности. Можно было подумать, что лужа у ног еще секунду назад наполняла его жилы. Женщины прореагировали на звон разбитой бутылки повернулись к месту трагедии и поняли все. Эти женщины мамы и бабушки образованные и не очень, пережившие войну, блокаду, закаленные жизнью в комуналках и пострадавшие от пьяниц мужей, но не очерствевшие решили — надо спасать. Скинулись и купили бедолаге четвертинку водки. Купили и сунули ему в руки. Он так ничего и не произнес, прижал маленькую к груди и долго смотрел на них, а потом опустил глаза и вышел из магазина.
Историю эту поведала мне моя матушка, участница событий. Время действия застойные шестидесятые, место действия гастроном, что угол улиц Каляева и Чернышевского. Впрочем, это могло произойти и в другом месте и в другое время, но только в России.
А вспомнил я эту историю тридцать лет спустя в Германии на железнодорожной станции достойной российской глубинки. Была там билетная касса да не было кассира был автомат по продаже билетов, но он не работал. И был еще один пассажир пожилой немец, с которым в ожидании поезда мы разговорились, обсуждая не свойственную для Германии ситуацию. Позже в вагоне узнав, что я из России из Ленинграда он рассказал, что воевал на восточном фронте. Несколько лет был в плену и выжил только благодаря состраданию русских женщин. Потом, прослезившись, добавил, пожалуй, тогда я был счастлив.
Comments are closed.