Нет глупее и утомительнее занятия объяснять, почему я здоровый, спортивный мужик, с вполне российской рожей и такими же корнями отказываюсь от водки. И чем настойчивее предлагают, тем решительнее отказываюсь. Любая компания, любое застолье рассматривает этот акт как вызов, как предательство, плавно переходя к сочувствию жене и мне, справляясь о недуге. Приходится рассказывать историю ставшую причиной социально опасной трезвости. История правдива и поучительна. Но вряд ли сгодится как методическое пособие по профилактике пьянства. А дело было так.
Мне было шесть лет, когда родители с оказией отправили меня к дедушке и бабушке. Это было в 1952 году и вспомнить все подробности своего пребывания в дальнем Подмосковье совершенно невозможно, да то и неважно. Станция «Серебряные пруды» и одноимённый рабочий поселок в ту пору были глухой провинцией. Бог весть, откуда такое романтическое название – не было окрест серебреных рудников и никаких прудов, разве что искусственный водоём возле утиной фермы с берегами загаженными помётом и покрытыми пухом и перьями. В других названиях, пожалуй, было, больше реальности: Почтовка, Грабиловка, Селищи, Вылётовка и Село с церковью на видном месте. Все эти улицы – лица или микрорайоны были расположены по берегам реки Осётр. Это вторая несуразность. Не то чтоб в реке не было рыбы, но осетры точно не водились, как и не водилось в посёлке электричество, в том абсолютно уверен, т.к. в памяти сохранилась стандартная процедура протирания стекла керосиновой лампы.
Еще помню, как топили большую печь и бабуля пекла в ней своерушный чёрный хлеб в жестяных формах, хлеб получался ноздреватый, с кисловатым привкусом и как мне кажется с настоящим хлебным запахом. Запомнились ходики на стене с гирькой в виде шишки, на которую были прилажены щипцы для колки сахара. Чтобы часы шли в ногу со временем. А сахар дед колол на ладони, похожей на лопату обушком кухонного ножа. Помню аромат щей из баранины в громадном чугуне, выезжающем на ухвате из русской печки. Но самое яркое воспоминание «магарыч» и всё что с ним связано. Дед мой был плотник и, пожалуй, мастер знатный, даже если пренебречь его откровенным бахвальством, домов он построил немало. (В строительстве последнего довелось поучаствовать и мне. Деду было за 70, отцу 56, а мне 18 сей памятник трём поколениям, быть может, и поныне стоит в деревне не то «Большие», не то «Малые синицы»).
То, что дед умел управляться с топором он доказывал оригинальным способом. Прижав бугром большого пальца соломину к пеньку, бил с маху топором и рассекал соломину вдоль. Но исключительно в трезвом виде. А выпить любил, мог выкушать много, но всегда оставался на ногах, соображал трезво и быстро. Хмель выдавал язык. Говорил много, порой стихами, прибаутками, бабушку называл бабушка Брешка-Брешковская, а себя величал Врангелем, все остальные — охаботье. Однако вернемся к магарычу. Магарыч – это жидкий фундамент будущего деревянного строения или верительная грамота заказчика. Высокие договаривающиеся стороны собирались в большом дедовском доме, пили принесённую заказчиком водку, закусывали яичницей с салом, квашеной капустой оговаривали количество стен, окон, дверей и стоимость работы. В результате все должны были быть удовлетворены, пьяны и счастливы. Лишать счастья любимого внука дед не считал возможным и не смотря на робкие протесты бабушки наливал мне – шестилетке двадцатипятиграммовую рюмку зелёного стекла, приговаривая «Дедушка хлопоча накормить внучека хоча» ну и напоить, стало быть. Подряды на работу – событие не частое, но водка к обеду была регулярно. Так что получилось: пить, ходить и говорить я начал, если и не одновременно, то близко к тому. В постижении наук сельского быта прошли зима, весна и лето.
В августе я вернулся домой в Ленинград. Первый шок, что испытали мои родные и близкие не был связан с предобеденным лафитником. Жуткий деревенский диалект бил наповал, доводил старшую сестру до истерики. Одни только определения цвета чего стоили: красна, бела, чёрна, но то были ещё цветочки. 31 августа мне исполнялось 7 лет. День рождения – это событие в коммуналке. Затребованная стопка водки не ошарашила и не насторожила родителей, дело житейское, чай на Руси живём. Потом, когда все уже изрядно подогрелись, кто-то услужливо налил мне красненького, остальное « в тумане», что пил, сколько, но помню, что порывался читать стихи о советском паспорте. А дальше головная боль, тошнота, рвота. Желание спрятать голову между холодных подушек и полный набор признаков алкогольного отравления.
Стоит ли удивляться, что в первый класс в первый раз я пошёл не с первым звонком, а с похмельем и некоторой реабилитацией. Но нет худа без добра. С той поры водку я не употреблял, и не только водку, а вообще спиртное. Стакан пива я впервые попробовал в 22 года после армии. Ни процесс ни результат не вызвал восторга да и простого ощущения удовольствия как от чего нибудь вкусного не возникло. А стало быть не было необходимости приучать себя и чувствовать свою ущербность по сравнению с другими людьми тоже не резон. И думаю я, как такое могло со мной случиться, был ли то промысел божий или ворожба бабули, уверен в одном это не дедов умысел.
Comments are closed.